Светлана Герасимова
ЭТО СЛОВО «ВОЙНА»
Когда мы произносим слово «война»,
в нашем сознании возникают ассоциации с другими словами:
голод, холод, кровь, смерть.
Все эти слова у любого жителя Земли вызывают ужас,
но какие чувства вызывают они у людей,
которым довелось войну пережить?
У нас в Милееве, в Хвастовичском районе, - вспоминает Анастасия Сергеевна Антипова, теперь жительница Балабаново, - войны никто не ждал. А тут вдруг сон мне приснился. Будто иду я по полю, а на восточной стороне на небе мужики сено косят, а другие на полатях лежат, и солнце такое светит, глаза слепит. Рассказала я сон своим-то, говорю, не перед войной ли, а они смеяться надо мной взялись.
А через несколько дней и вправду война началась. Мужиков наших на фронт забирать стали. И моего Андрюшеньку забрали. Осталась я с сыночком на руках. Муж мне поначалу письма с фронта присылал, мол, крепись, береги сына, а я, как война кончится, приеду и обязательно вас найду, где бы вы ни были. Со временем письма стали приходить все реже, а потом их вообще не стало. Я забеспокоилась, как там мой Андрюшенька, жив ли, здоров ли.
И снится другой сон: будто стою я на пенечке, а кругом вода, и уходит мой пенечек под воду, а спрыгнуть некуда. Думаю, не к добру такой сон. И точно. Сынок мой заболел. Его бы откормить, может, поправился бы, так нечем было, но вот он и умер.
А тут еще в село фашисты пришли, по хатам расселились. В нашей хате их трое было. Немцы в доме хозяйничали вовсю. Бесчинствовали, злодеи, в селе, издевались над народом. А однажды собрали всю молодежь, пригнали на станцию, да и затолкали в товарные вагоны, в Германию повезли.
Трое суток мы ехали. Вагоны не открывали, есть не давали, по нужде не выпускали. Я была в одном вагоне со своим братом Федором. И то думала, что повезло: хоть малец при мне. Братишке было 15 лет всего. На четвертые сутки состав остановился, вагоны открыли, а выйти никому надзиратели не давали. Стояли около дверей – попробуй приблизься, сразу автомат нацеливали. Но потом, видно, надзиратели запаха не выдержали, который валил из вагонов и отошли от дверей подальше. Наши крыши домов заприметили и решили идти туда кое-какую еду выменивать. Тут Федор мне и говорит: « Пойду и я тоже. У меня майка почти новая, может мне за нее что-нибудь дадут». Снял с себя майку и пошел её выменивать. Приносит три картошки. Мы их поделили и съели. Потом нас снова закрыли и повезли уже до самой Германии.
В Германии нас первым делом в баню отправили. И тогда видела я своего брата Силина Федора Сергеевича в последний раз. Мы даже и не простились. Я в баню пошла, а когда вышла, его уже не было – тоже мыться пошел.
Ждать мне его не дали. Повели куда-то и выстроили всех по линейке. Приехали господа и стали выбирать себе работников. Меня выбрал один старый седой дед. Я кричу, что без брата никуда не поеду, но меня и слушать никто не стал. Затолкали в шею в коляску и увезли. Еду я, реву, слезы глотаю…
Привез меня дед в свой дом. Показали крохотную каморку, в которой я буду жить: кровать да тумбочка. Дали одежду: деревянные башмаки, платье из мешковины. Заставили работать. Все я там у них делала: и по дому убиралась, и за скотиной ходила, и в поле…
С утра до ночи на немцев вкалывала. Немного свободного времени было только по воскресеньям, когда хозяева в церковь молиться ходили. Кормили два раза в день: в обед – корчик супчику, вечером – кусочек хлебушка. Сначала голодно было, потом даже привыкла, и есть уже не тянуло. Но, я то яичко таскала, то молочка глоточек выпивала – за скотиной ведь ходила.
Помню, заболела я там. Лежала в своей каморке много дней, никто не приходил ко мне. Потом пришла хозяйка, принесла хлеба и каких-то таблеток. А сама с собой разговаривает: «Нет, не притворяется, вправду заболела». Я по-ихнему понимать немного стала. Ох, как мне было обидно от таких слов. Одеваться некуда, проглотила я свою обиду вместе с таблетками. Поправилась, и снова за работу – мыть, чистить, полоть…
Но лично для меня тяжелее всякой работы было другое. Заставляли меня свеклу на телеге возить на завод, где сахар делали. А дорога к заводу лежала мимо лагерей с нашими военнопленными. Вот едешь, бывало, полная телега завалена свеклой. Солдатики наши увидят через колючую проволоку, кричат, руки протягивают: «Скинь, девушка, свеколочку, скинь!»
Я и бросала, кто поймал – тут же съедал. Сколько раз меня посылали, столько раз я эту свеклу до завода и не довозила. Хозяин меня сильно ругал, перестал на завод посылать.
Уже перед концом войны работаю в поле, свеклу полю, смотрю, самолеты летят со звездами. Я так обрадовалась, что даже заплакала. Меня другие девушки тащат куда-то, к земле пригибают, а я стою, голову задрала, рот разинула. А самолеты бомбить стали. Вот уж чего я никак не ожидала: думаю, что же вы бомбите-то, здесь же свои… Однажды прискакал к нам на поле на лошади такой же, как и я, работник, кричит: «Девки, бросай работать на фашистов! Война кончилась, Советский Союз победил!» Мне тогда показалось, что я с ума сойду от радости: смех, слезы, крик – все сразу.
Хозяева стали меня уговаривать, чтобы я осталась в Германии: « Куда ты поедишь, - твердили они, - у вас там все разбито, жить негде, есть нечего, оставайся здесь. Если не хочешь работать у нас – иди на завод. Будешь деньги получать». - «Нет, - сказала я им, - поеду домой.»
Приехала. Дом разбит, самой его заново строить пришлось. Работать пошла в колхоз. Огород сама вспахала, очистками засадила.
Муж мой так с фронта и не вернулся, и брат Федор тоже домой и не приехал. От своей подруги я после узнала, что Федор работал на хозяев, бежал несколько раз, его ловили, наказывали. Последний раз он убежал уже перед концом войны. Его поймали, избили, он попал в больницу. Больше я о нем не знаю ничего.
А жизнь продолжалась. Я снова вышла замуж, родилась дочь, потом внучка…
Мне уже 82 года. И как я только живу до сих пор? – сама удивляюсь. Пережить такую войну и жить дальше. Как же я смогла это?
УЗНИЦА
Памяти моей бабушки
жительницы г. Балабаново
Антиповой Анастасии Сергеевне
С нее, как с будущей мадонны
Уже сейчас холсты пиши,
Чьи взоры также благосклонно
С смятенью немощной души.
И палача, как пилигрима
Вновь проверяя на излом;
В улыбке грусть неуловима
Ни кистью, ни карандашом.
Такую роль в кровавой драме
Играть пришлось сквозь визг и стон.
Её портрет в терновой раме
Повешу я среди окон.
Светлана Герасимова
